— Я вам не подследственный и не нахожусь в камере на Лубянке, любезный Лев Маркович!
— Прошу простить, Константин Иванович, — чекист сразу взял предложенный тон, светясь от доброжелательности, если применимо это слово к этому человеку. — У меня действительно есть к вам разговор, полезный не только нам с вами, но и нашему руководству.
— Меня совершенно не тянет работать на вашего Ленина, Мойзес! Вы, надеюсь, понимаете причины?
— Я имел в виду наше с вами руководство! Вы монархист и сибиряк, я коммунист и русский…
— Хм. Думаю, у вас совсем другая национальность!
— Я не иудей, как вы считаете. Да и в руководстве нашей партии нет иудеев, хотя евреев достаточно, даже много. Если судить по введенной раньше, при царе, процентной норме для нас. Вы же советских людей национальностью не измеряли. Ведь так?
— Поддели вы меня, товарищ Мойзес. Ну что могу сказать?! Тогда мы с вами сможем договориться, если только те, кто вас послал, имеют определенные возможности и реальную власть.
— Дзержинский вас устроит, Константин Иванович? Надеюсь, вы понимаете, кто он такой?
— Более чем, Лев Маркович.
— У нас очень мало времени. Вас ждет товарищ Троцкий через два часа, а потому…
— Поляки Киев взяли?! Ведь так? Уж больно резко ваш нарком по военным делам реагировал.
— Не буду скрывать — еще позавчера. В Подолии наши части держатся, а вот на Западном направлении в самое ближайшее время начнется мощное наступление поляков на Смоленск — они желают выйти на Днепр по всему его протяжению.
— Хреновы ваши дела, скажу честно и откровенно. Тем более что главные силы Красной армии прикованы к нам. Вы лишены хлеба, осенью начнется голод…
— Вы хотите показать мне ту задницу, в которую угодили большевики? Зря стараетесь, мы ее и так видим!
— Нисколько! Я хочу договориться с вами о том, чтобы все противоборствующие стороны вылезли из нее и занялись каждый своим делом. И хватит нам лить русскую кровь. Ни вы, ни мы от этого ничего не выигрываем. Так что, товарищ Мойзес, и красным и белым пора заниматься другими делами. Совсем другими…
— И какими же?
— Хотите откровенность? — Арчегов усмехнулся и потянулся за очередной папиросой. — Большевизм победить нельзя. Я имею в виду военным путем. Да вы это знаете, Яковлев не мог такое не написать…
Константин пожал плечами, хотя внутри все кипело — ушлому каторжнику-губернатору в свое время он гнал откровенную «дезу», где относительно истинной была только его собственная биография, но и та порядком подкорректированная.
— С интересом прочитал. Очень занятны…
— Тем паче. И знаете, кто я и с какого времени попал сюда. Скажу откровенно, мне бы самому хотелось прочитать, что там наш министр внутренних дел вам намастрячил, до жути интересно.
— Я передам вам записи, Константин Иванович!
— Даже так? К чему такая любезность? Надеюсь, что дадите мне подлинник, а не квинтэссенцию?
— Конечно, зачем нам в малости обманывать друг друга…
— А в большем можно?
— Так это политика. Но и она может быть честной, если договаривающимся сторонам она выгодна.
— Согласен, Лев Маркович. А потому беру быка за рога, нам нельзя терять времени, а ваш Троцкий откровенно «валяет Ваньку», одно по одному талдычит, будто патефон заевший. Надоело до жути, оскомину набило. Может, как-нибудь сменить пластинку?
— Я внимательно вас слушаю, Константин Иванович!
— Мы должны заключить с вами не очередное перемирие, а долгий и взаимовыгодный мир на условиях равного партнерства, скажем так. А сейчас давайте обсудим способы его воплощения…
Москва
— Вы, кстати, с заимодавцами дело имели?
— Приходилось в молодости, и весьма часто, Константин Иванович. Было дело…
— Представьте себе, что в бараке живут два родных брата с многочисленными семействами, что люто враждуют друг с другом. До смертоубийства дело доходит. А тут еще раздел отцовского наследства происходит, барак-то этот не на них ведь записан.
— Такое сплошь и рядом происходит. Дело насквозь житейское, обыденное и привычное, — Мойзес хмыкнул, но смотрел цепко, внимательно.
И Арчегов заговорил дальше, усмехнувшись:
— Так вот. Во время одной из склок приходит заимодавец, трясет папашиными расписками, требует своей доли. Но тут один из братцев ему сразу в рыло и орет, что долги эти признавать не будет! И пошла между ними драка, смертно друг друга душат. И что тут делать прикажите второму брату, что тоже в долгах, как в шелках?
— Если заимодавец ему простит долг за спасение от смерти, то брата по затылку лучше шарахнуть чем-нибудь тяжелым!
— В такой ситуации ростовщик что угодно пообещает, вот только долги прощать не будет. Расписки и векселя от горемычного семейства у него самые прибыльные, доход такой получает, что мама не горюй! Так что братца молодцу бить незачем. Ничего ровным счетом не решает, только хуже делает. Не прибыль тогда будет, а сплошной убыток.
— Это почему же?
— Да потому что и братины долги выплачивать придется. Выгоды никакой не просматривается!
— В комнате запереться и ждать, чем дело закончится?
— А смысл? — Арчегов хмыкнул.
— Помочь тогда придушить?
— Совершенно в точку попали. Только не одного его, а всех сразу. Одного прибить мало, векселя-то еще у трех ростовщиков осели. Да и это убийством считаться будет. А вот если всех сразу, до одной кучи? Чтоб никаких кредиторов не осталось?!
— Тогда это будет называться не убийством, а мировой революцией. Я вас правильно понял, Константин Иванович?